| лавовые рассветные блики растекаются, застревают в твоих кудрях, путаются, путаются, путаются, как горячие мотыльки. ты их сгоняешь рукой, хаотично размазывая солнечные остатки по пальцам, и едва-едва прищуриваешься. я надеваю очки по летнему утру, подкуривая. ты – встречаешь самые яркие дни и самые жуткие ночи с распахнутыми незащищенными глазами.
есть люди – херовы булыжники. к веревке на шею – на дно. есть ты – спасательный круг. лезвие, что перережет канат. шприц с дозой адреналина прямо в сердце. тебя спросят: «как так выходит? какой секрет у тебя, хуев ты энерджайзер, откуда столько сил? ты почему такой-то, а?». ты пожмешь плечами и закинешь в рот барбарисовый леденец. я промолчу в стороне, никому не сказав, что прямо сейчас слышу, как обгладывают изнутри твое мясо с костей собственные черти, хрустя. а ты осанишься, даже с переломанным хребтом – тоже будешь. только на запыленной кухне с пачкой сигарет одной на двоих, бутылкой и заляпанными в отпечатки бокалами ты поникнешь, расслабляя наконец спину, и затянешься, выдохнув свою чернь мне в лицо. я, конечно, плесну нам ещё пойла.
у меня чешутся кулаки, и в горле стынут токсины. у тебя – ухмылка хитрее, проворнее, работает – на опережение. ты нас опять вытянешь из какой-то хмельной потасовки, из ямы, болота, забытья иль конфликта. но по роже мне все равно потом съездишь. тет-а-тет. справедливо, конечно, а хули. сбился со счета, сколько раз мы сцеплялись как вшивые дворняги, но в одном я уверен точно – ты мне потом кинешь небрежно аптечку из тачки, а следом покажешь средний палец. чем закончится? хер его знает. спиртом вовнутрь, прожженным остатком бензина в направлении никому неизвестном, вереском, промозглым сугробом, закинутыми руками под голову и пачкой сигарет – как обычно одной на двоих, потому что ты, долбоеб, снова забыл купить себе.
моя мама, ты только прикинь, говорит, что ты «золотце». я говорю, что ты гандон.
но так-то люблю пиздец.
— *абсолютно не принципиально. кинокритик, слесарь, копирайтер, пожарник, кассир в пятерочке. твое право. но, думается, деньги у тебя все-таки есть. откуда — как знать;
— как ты понимаешь, у тебя полная свобода действий — от меня только костяк приблизительного образа. и, да, если от имени михаил тебя напрочь воротит — я продамся за одно твое «плз го сменю а». куски из зарисовки на колене. ну, вдруг нужны — чувак, — кривит голос мишка на манер какого-то тренда из тиктока, — эй, слышь, чувачо-ок, — и дергает за плечо. лапища у него тяжёлая, грубая, а смех — ребяческий. будто совсем не под его образ. дурашливый, озорной. андрею обычно от него куда легче, но как-то все переменилось в последнее время.
давно уже.
надо бы это ценить, наверное. друга такого. он не как остальные — со своими грустными глазами и жалостями. он по делу жалеет, а не по делу — рукой махнёт. то, что андрею как раз и нужно — чтобы отъебались все нахуй. живой он. живой и ладно.
с мишкой вообще хочешь не хочешь — живым будешь.
— ты че смазанный-то такой? — паранин отпускает мутный взгляд в ответ на слова, словно очнувшись выдергивает зубами сигарету из пачки, по привычке протягивая и мише тоже. тот выуживает скорее из вежливости, закладывает за ухо и оглядывается по сторонам: девочки-то вон они, ждут, все их, красивые. даже знакомы больше, чем час или ночь.
зажигалка чиркает. «щелк-щелк». пламя вырывается не сразу. скудное такое, на грани уже, готовое вот-вот оборваться. андрея это бесит пиздец. он только поэтому этот красный cricket оставляет за спиной — на барной стойке — лишь бы не видеть, как гаснет в пластмассе жизнь.
больно это что-то, блять, напоминает.
— да ниче, — безразлично кидает, затягиваясь и щуря один глаз от неоновых бликов разыгравшейся светомузыки. осторожный слишком стал — аж смешно — боится, что от вспышек света опять голова разболится. а так хорошо, когда не болит. андрей, наверное, только потому и приехал сюда сегодня — потому что припустило на вечер. даже тачку не стал брать, насладился метро, запахами вагонов, промозглых людей, торопящихся с работы, музыкой замызганных бродяг в переходах. книгой. страницами мятыми под пальцами, печатью, что не плывет наконец перед глазами — хоть один день. приятно быть человеком. ценно.
— ниче да ниче. опрокинул бы хоть. ну, давай. за мой счёт, — мишка елейно басит, смешливо бодает своей кудрявой макушкой, рукой уже придерживая за затылок. волосы ерошит. такой он, сука, свой. где ещё таких найдёшь. которые все твоё дерьмо вытерпят, а как терпение лопнет — не отвернутся, а выпишут такую оплеуху, что все назад возьмёшь. и извиняться не придётся. мишке эти извинения нахер не нужны, он и без слов все понимает.
— не, — лениво тянет андрей, дергая уголками губ в подобии улыбки. взгляд скользит по спутницам, что ждут их за столиком. шепчутся, шушукаются, щебечут. милые такие, намазанные все, напомаженные. при нарядах. паранин на них смотрит без энтузиазма. как на товар, на кукол с полок. очень дорогие, да все не те. — ты посмотри, посмотри-и, — заговором на ухо шепчет миша, клацая зубами. словно шкуру с каждой бы дамочки снял. хуевая у него эта черта, ему бы бабу дельную, которая под узды возьмёт и остепенит, да не попалась ещё та самая. — вон они какие, рыбоньки, прыгают в руки, бери не хочу, — снова пихает, легонько совсем, и андрей усмехается, выпуская клубы дыма под потолок. этот же не уймётся никак, но паранина так просто хуй сломаешь, он же на своём до конца стоять будет. — че ты как этот, ну, — мишка наконец отстраняется, подхватывает свою отвертку, делая щедрый глоток, и утирает хмельной рот, не скрывая улыбки. заразительной такой. — как кто? — косится андрей, немного устало растягивая слова. он вообще весь донельзя медлительный в последнее время. мама говорит — «диковатый». а что вы хотели. — как эдвард каллен, — смеётся мишка и тут же добавляет: — асексуален. или это.. опять переклинило?
паранин молчит. лживо ухмыляется, прикрывая на мгновение глаза. он знает, о чем речь. знает, конечно, как не знать. только для мишки это — табу. вслух никогда не произнесёт, да и намекнёт — и то осторожно.
андрею и хочется сказать, да колется. он такое в себе держит. да и разве поймёт пиздабол этот? другая она. другая. ни на кого не похожа. паранин знает. паранин таких искал, на вкус пробовал, под кожу забирался, под рёбра, в сердце. и убегал потом.
как всегда.
мишка вдруг поднимает указательный палец вверх, призывая на что-то обратить внимание. андрей щурится смешливо, прислушиваясь, и различает слова заигравшей песни. — ты как смотреть на дельфина, ты как отжать мобилу-у, — почти перекрикивает музыку приятель, обнимая свободной от бокала рукой андрея за плечи и прислоняясь лбом к его виску. — это все про тебя. броманс, андрюша. у нас с тобой настоящий броманс! — паранин смеется. тушит бычок, размазывая по вымытой пепельнице на стойке, и вздергивает рукой, двумя пальцами в воздух — призывая бармена наконец-то налить. — вот, это по-нашему. погнали, — мишка отвешивает в вихрастую макушку звучный поцелуй, и андрей, смеясь, тянется за ним к столику, женщинам, мягким диванам, полутьме, запахам секса, ванили, молока и смеси духов.
он в ночи забудется. мама будет звонить и слать sms, переживая — как он там, почему не звонил сегодня. оля заспамит телегу — где он, что с ним, «давай приеду» [это андрей прочтет ещё трезвым и подумает, что есеня бы так не написала. она бы просто приехала и забрала его, непутевого и залитого в хлам. или не написала бы вовсе]. ещё какие-то призрачные сообщения, забытые вызовы, уведомления — всё останется пропущенным мимо. таблетки потеряются в толчке в баре.
на утро у андрея будут пиздец как ныть все кости. с кухни потянет чем-то приятным и съедобным, а на тумбочке рядом окажется стакан воды и шипучие витамины в смешной детской упаковке. «миша, сука, ты ж лучший!».
| |
